Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Не ошибся "Труд", назвав и Алексея Пушкова, — отдал дань средствам массовой информации.

20 февраля, воскресенье. Где-то после полудня на дачу позвонила В.С.: умер Юра Копылов. Уже в Москве вечером я узнал от Тони, его жены, что Юра умер в 5 утра, дома, на ее руках. Голос ее был спокоен и взвешен. Попрощаться можно будет на Мытной, у него дома, в четверг, в 10.30. В этот день я как раз уезжаю в Ленинград, а буквально в то же время Литинститут будут принимать в Книжный союз.

Сколько же заканчивается со смертью Юры! Мы познакомились с ним в 1967 году, я столькому у него научился. Все мои воспоминания, наши воспоминания, уходят навсегда в вечность: Навои, Мурунтау, Белокуриха, Хоста… Я почти плачу, когда пишу эти строчки. Я даже за границу туристом впервые выехал, потому что Юра и Тоня дали мне взаймы денег.

21 февраля, понедельник. До двух часов вел обычную институтскую жизнь, в том числе и посмотрел дипломную работу Селявина (?), которую Е.Рейн не принял в прошлом году, не принял и в этом. Это очень легко — не принять работу, однако, значительно труднее ее заново проструктурировать, переверстать, поправить, может, что-то парню еще и присоветовать новое. Я бы обязательно добавил сюда прозу или какое-нибудь теоретическое сочинение. Надо обязательно показать эту работу Гале Седых, она все хватает налету.

В два часа состоялось заседание оргкомитета. Опять закрытый подъезд, рослые охранники, впускающие в здание по строгим спискам. Правовые аргументы, весьма справедливые, таковы: после раскола на исполкоме власть взял на себя оргкомитет, от лица которого и собирается съезд. Мы с Арсением оба слишком долго и подробно изучали историю партии, чтобы не знать процедуру. Старик Ленин опять нас учит. Собрались в знаменитом председательском кабинете. Все по-своему рассказывали о ненавязчивых контактах, которые имели с ними или Михалков, или Кузнецов. Возникло такое соображение: ни в 1992-м, ни в 1995-м их с нами не было. Гусев был недавно в гостях у С.В., пили чай. Присутствовала, естественно, и Салтыкова. Миссия Гусева совпала с желанием всех нас как-то помирить Бондарева и Михалкова.

Попутно: сегодня же звонил мне представившийся заведующим отделом газеты "Советская Россия", мой бывший студент Сережа Гончаренко (?) и спросил: "При той войне, которая идет сегодня в МСПС, вы, Сергей Николаевич, за кого: за Михалкова или за Ларионова?" Я начал с того, что вопрос некорректен; мне по-своему дороги оба, и обоих я ценю. Но, вообще-то, я — за писательскую собственность, которую многие годы разбазаривают. Ларионов говорил о поддельной печати, которая оказалась у Шереметьева, о том, что Михалков заблокировал счета в банке. Мы все отчетливо понимали, кто за всем этим стоит. Об этом же мы поговорили с Гусевым, когда вышли после исполкома. Еще до того были произнесены слова "молодые волчата". Боюсь, что Гусев не очень точно представляет расстановку сил у себя за спиной. Съезд состоится 25-го в 12 часов. Если я останусь, то обязательно приду пораньше, чтобы понаблюдать. В конце концов, фестиваль я уже открывал десять раз, а съезд писателей, да еще с такими сложностями, — явление уникальное.

Звали на чаепитие к Михалкову 23 февраля, после или во время которого должен был состояться некий альтернативный съезд. Жизнь непишущих писателей фантастична. Ведь это же кто-то придумал! И кто-то все время пишет бумаги, телеграммы, звонит по телефону…

Начал и с упоением читаю новый роман Виктора Пелевина "Священная книга оборотня". Как ни странно, мои первые впечатления от книги встретились с теми рассказами о Пелевине, которые я слышал в Пекине. Он приехал туда, снял жилье, купил или взял на прокат велосипед, ездил по городу, встречался с какими-то людьми. Книга-то о китайской по своей природе лисице, с которой мы встречаемся под видом проститутки в Москве. Читается книга легко и изящно, Пелевин очень талантливо, без натуги монтирует довольно простые, лежащие на поверхности сведения из других книг. За этим романом чувствуется, что автор скорее живет, читает, путешествует, но ни в коем случае не мучается муками творчества, его жизнь довольно естественна, и в романы потом легко входит все, что его окружает и что он любит. Много английских слов и идиом, интернет как компонент сегодняшней молодежной жизни. Прочел пока лишь 100 страниц. Вот серьезная ли это литература, не знаю, но милая, развлекательная, изящная. Настанет вечер, и я опять с удовольствием залезу в этот роман.

22 февраля, вторник. Утром на семинаре Рейна выступал Равиль Бухараев. У нас часто бывает так: если имя известно, уже потом начинаем разбираться — откуда, что и о чем пишет. Из дерзкого любопытства пошел на семинар. Оказывается, гость из Лондона. Из разговора с ним узнал, что по образованию математик, закончил Казанский университет. Последние 12 лет работал на русской службе Би-Би-Си. Кроме поэзии (о стихах чуть позже), пишет по истории, пишет, кстати, на русском и английском языках. Знает еще несколько восточных языков — естественно, родной татарский. В свое время попал в Венгрию по командировке Союза писателей. На венгерском написал венок сонетов. В венгерском языке у каждого слова огромное количество оттеночных синонимов, значит этим он близок русскому. Рассказывал о поэзии Золотой орды. Человек, конечно, интересный, много подробностей сообщил, для меня увлекательных. Например, как в 44-м году эту поэзию Золотой орды похоронили решением Татарского обкома в Казани… Говорил о свой жене, Лидии Григорьевой, с которой я знаком. В прошлом году они потеряли взрослого двадцатидевятилетнего сына.

Стихи его достаточно выразительны, но скорее это свободный поэтический полет, часто не столько поэзия, сколько поэтичность. Я уже давно заметил, что зарубежные поэты, особенно филологи игрового направления, замечательно артистично читают свои стихи. В своей истории Бухараев не обошелся без определенного диссидентства: "Наделила грудой объедков, называясь моей родиной"… "Мне ведь — идолы твои боги". Рифмованные медитации, но иногда встречаются пронзительные строчки: "Мы поедем в Венецию плакать, удрученные мать и отец", "Только б вымолить нам сна без видений" — это, насколько я понимаю, отзвук трагической гибели сына. Боюсь показаться циничным, но это человеческое несчастье стало как бы импульсом обостренной поэзии.

Много рассказывал об исламе. Много говорил о Льве Гумилеве, тут ему помогал и Рейн. В исламе, в движении тюрков по Руси есть, оказывается, несколько периодов. Первые 25 лет — это, конечно, захватчики. Потом таковых почти не стало, были татары, с которыми Россия привыкла уже иметь дело. "Ордынский выход — 10 процентов от дохода. Эти средства, в основном, шли на строительство и охрану дорог". Мне стало немножко яснее, с чем и с кем воевал Иван Грозный. Целая гроздь татарских городов по нижнему течению Волги. Кирпич от их построек — в основании строительства Астрахани и Саратова.